Бабка - Дневник -ФОРТУНА-
Бабка была тучная, широкая, с мягким, певучим голосом.
"Всю квартиру собой заполонила!.." — ворчал Борькин отец. А мать робко возражала ему: "Старый человек... Куда же ей деться?" "Зажилась на свете... — вздыхал отец. — В инвалидном доме ей место — вот где!"
Все в доме, не исключая и Борьки, смотрели на бабку как на совершенно лишнего человека.
Бабка спала на сундуке. Всю ночь она тяжело ворочалась с боку на бок, а утром вставала раньше всех и гремела в кухне посудой. Потом будила зятя и дочь: "Самовар поспел. Вставайте! Попейте горяченького-то на дорожку..."
Подходила к Борьке: "Вставай, батюшка мой, в школу пора!" "Зачем?" — сонным голосом спрашивал Борька. "В школу зачем? Темный человек глух и нем — вот зачем!"
Борька прятал голову под одеяло: "Иди ты, бабка..."
В сенях отец шаркал веником. "А куда вы, мать, галоши дели? Каждый раз во все углы тыкаешься из-за них!"
Бабка торопилась к нему на помощь. "Да вот они, Петруша, на самом виду. Вчерась уж очень грязны были, я их обмыла и поставила".
...Приходил из школы Борька, сбрасывал на руки бабке пальто и шапку, швырял на стол сумку с книгами и кричал: "Бабка, поесть!"
Бабка прятала вязанье, торопливо накрывала на стол и, скрестив на животе руки, следила, как Борька ест. В эти часы как-то невольно Борька чувствовал бабку своим, близким человеком. Он охотно рассказывал ей об уроках, товарищах. Бабка слушала его любовно, с большим вниманием, приговаривая: "Все хорошо, Борюшка: и плохое и хорошее хорошо. От плохого человек крепче делается, от хорошего душа у него зацветает".
Наевшись, Борька отодвигал от себя тарелку: "Вкусный кисель сегодня! Ты ела, бабка?" "Ела, ела, — кивала головой бабка. — Не заботься обо мне, Борюшка, я, спасибо, сыта и здрава".
Пришел к Борьке товарищ. Товарищ сказал: "Здравствуйте, бабушка!" Борька весело подтолкнул его локтем: "Идем, идем! Можешь с ней не здороваться. Она у нас старая старушенция". Бабка одернула кофту, поправила платок и тихо пошевелила губами: "Обидеть что ударить, приласкать — надо слова искать".
А в соседней комнате товарищ говорил Борьке: "А с нашей бабушкой всегда здороваются. И свои, и чужие. Она у нас главная". "Как это — главная?" — заинтересовался Борька. "Ну старенькая... всех вырастила. Ее нельзя обижать. А что же ты со своей-то так? Смотри, отец взгреет за это". "Не взгреет! — нахмурился Борька. — Он сам с ней не здоровается..."
После этого разговора Борька часто ни с того ни с сего спрашивал бабку: "Обижаем мы тебя?" А родителям говорил: "Наша бабка лучше всех, а живет хуже всех: никто о ней не заботится". Мать удивлялась, а отец сердился: "Кто это тебя научил родителей осуждать? Смотри у меня — мал еще"
Бабка, мягко улыбаясь, качала головой: "Вам бы, глупые, радоваться надо. Для вас сын растет! Я свое отжила на свете, а ваша старость впереди. Что убьете, то не вернете".
Борьку вообще интересовало бабкино лицо. Были на этом лице разные морщины: глубокие, мелкие, тонкие, как ниточки, и широкие, вырытые годами. "Чего это ты такая разрисованная? Старая очень?" — спрашивал он. Бабка задумывалась. "По морщинам, голубчик, жизнь человеческую, как по книге, можно читать. Горе и нужда здесь расписались. Детей хоронила, плакала — ложились на лицо морщины. Нужду терпела, билась — опять морщины. Мужа на войне убили — много слез было, много и морщин осталось. Большой дождь и тот в земле ямки роет".
Слушал Борька и со страхом глядел в зеркало: мало ли он поревел в своей жизни — неужели все лицо такими нитками затянется? "Иди ты, бабка! — ворчал он. — Наговоришь всегда глупостей..."
За последнее время бабка вдруг сгорбилась, спина у нее стала круглая, ходила она тише и все присаживалась. "В землю врастает", — шутил отец. "Не смейся ты над старым человеком", — обижалась мать. А бабке в кухне говорила: "Что это вы, мама, как черепаха по комнате двигаетесь? Пошлешь вас за чем-нибудь и назад не дождешься".
Умерла бабка перед майским праздником. Умерла одна, сидя в кресле с вязаньем в руках: лежал на коленях недоконченный носок, на полу — клубок ниток. Ждала, видно, Борьку. Стоял на столе готовый прибор.
На другой день бабку схоронили.
Вернувшись со двора, Борька застал мать сидящей перед раскрытым сундуком. На полу была свалена всякая рухлядь. Пахло залежавшимися вещами. Мать вынула смятый рыжий башмачок и осторожно расправила его пальцами. "Мой еще, — сказала она и низко наклонилась над сундуком. — Мой..."
На самом дне сундука загремела шкатулка — та самая, заветная, в которую Борьке всегда так хотелось заглянуть. Шкатулку открыли. Отец вынул тугой сверток: в нем были теплые варежки для Борьки, носки для зятя и безрукавка для дочери. За ними следовала вышитая рубашка из старинного выцветшего шелка — тоже для Борьки. В самом углу лежал пакетик с леденцами, перевязанный красной ленточкой. На пакетике что-то было написано большими печатными буквами. Отец повертел его в руках, прищурился и громко прочел: "Внуку моему Борюшке".
Борька вдруг побледнел, вырвал у него пакет и убежал на улицу. Там, присев у чужих ворот, долго вглядывался он в бабкины каракули: "Внуку моему Борюшке". В букве Ш было четыре палочки. "Не научилась!" — подумал Борька. Сколько раз он объяснял ей, что в букве Ш три палки... И вдруг, как живая, встала перед ним бабка — тихая, виноватая, не выучившая урока. Борька растерянно оглянулся на свой дом и, зажав в руке пакетик, побрел по улице вдоль чужого длинного забора...
Домой он пришел поздно вечером; глаза у него распухли от слез, к коленкам пристала свежая глина. Бабкин пакетик он положил к себе под подушку и, закрывшись с головой одеялом, подумал: "Не придет утром бабка!"
(с)Валентина Осеева
31
"Всю квартиру собой заполонила!.." — ворчал Борькин отец. А мать робко возражала ему: "Старый человек... Куда же ей деться?" "Зажилась на свете... — вздыхал отец. — В инвалидном доме ей место — вот где!"
Все в доме, не исключая и Борьки, смотрели на бабку как на совершенно лишнего человека.
Бабка спала на сундуке. Всю ночь она тяжело ворочалась с боку на бок, а утром вставала раньше всех и гремела в кухне посудой. Потом будила зятя и дочь: "Самовар поспел. Вставайте! Попейте горяченького-то на дорожку..."
Подходила к Борьке: "Вставай, батюшка мой, в школу пора!" "Зачем?" — сонным голосом спрашивал Борька. "В школу зачем? Темный человек глух и нем — вот зачем!"
Борька прятал голову под одеяло: "Иди ты, бабка..."
В сенях отец шаркал веником. "А куда вы, мать, галоши дели? Каждый раз во все углы тыкаешься из-за них!"
Бабка торопилась к нему на помощь. "Да вот они, Петруша, на самом виду. Вчерась уж очень грязны были, я их обмыла и поставила".
...Приходил из школы Борька, сбрасывал на руки бабке пальто и шапку, швырял на стол сумку с книгами и кричал: "Бабка, поесть!"
Бабка прятала вязанье, торопливо накрывала на стол и, скрестив на животе руки, следила, как Борька ест. В эти часы как-то невольно Борька чувствовал бабку своим, близким человеком. Он охотно рассказывал ей об уроках, товарищах. Бабка слушала его любовно, с большим вниманием, приговаривая: "Все хорошо, Борюшка: и плохое и хорошее хорошо. От плохого человек крепче делается, от хорошего душа у него зацветает".
Наевшись, Борька отодвигал от себя тарелку: "Вкусный кисель сегодня! Ты ела, бабка?" "Ела, ела, — кивала головой бабка. — Не заботься обо мне, Борюшка, я, спасибо, сыта и здрава".
Пришел к Борьке товарищ. Товарищ сказал: "Здравствуйте, бабушка!" Борька весело подтолкнул его локтем: "Идем, идем! Можешь с ней не здороваться. Она у нас старая старушенция". Бабка одернула кофту, поправила платок и тихо пошевелила губами: "Обидеть что ударить, приласкать — надо слова искать".
А в соседней комнате товарищ говорил Борьке: "А с нашей бабушкой всегда здороваются. И свои, и чужие. Она у нас главная". "Как это — главная?" — заинтересовался Борька. "Ну старенькая... всех вырастила. Ее нельзя обижать. А что же ты со своей-то так? Смотри, отец взгреет за это". "Не взгреет! — нахмурился Борька. — Он сам с ней не здоровается..."
После этого разговора Борька часто ни с того ни с сего спрашивал бабку: "Обижаем мы тебя?" А родителям говорил: "Наша бабка лучше всех, а живет хуже всех: никто о ней не заботится". Мать удивлялась, а отец сердился: "Кто это тебя научил родителей осуждать? Смотри у меня — мал еще"
Бабка, мягко улыбаясь, качала головой: "Вам бы, глупые, радоваться надо. Для вас сын растет! Я свое отжила на свете, а ваша старость впереди. Что убьете, то не вернете".
Борьку вообще интересовало бабкино лицо. Были на этом лице разные морщины: глубокие, мелкие, тонкие, как ниточки, и широкие, вырытые годами. "Чего это ты такая разрисованная? Старая очень?" — спрашивал он. Бабка задумывалась. "По морщинам, голубчик, жизнь человеческую, как по книге, можно читать. Горе и нужда здесь расписались. Детей хоронила, плакала — ложились на лицо морщины. Нужду терпела, билась — опять морщины. Мужа на войне убили — много слез было, много и морщин осталось. Большой дождь и тот в земле ямки роет".
Слушал Борька и со страхом глядел в зеркало: мало ли он поревел в своей жизни — неужели все лицо такими нитками затянется? "Иди ты, бабка! — ворчал он. — Наговоришь всегда глупостей..."
За последнее время бабка вдруг сгорбилась, спина у нее стала круглая, ходила она тише и все присаживалась. "В землю врастает", — шутил отец. "Не смейся ты над старым человеком", — обижалась мать. А бабке в кухне говорила: "Что это вы, мама, как черепаха по комнате двигаетесь? Пошлешь вас за чем-нибудь и назад не дождешься".
Умерла бабка перед майским праздником. Умерла одна, сидя в кресле с вязаньем в руках: лежал на коленях недоконченный носок, на полу — клубок ниток. Ждала, видно, Борьку. Стоял на столе готовый прибор.
На другой день бабку схоронили.
Вернувшись со двора, Борька застал мать сидящей перед раскрытым сундуком. На полу была свалена всякая рухлядь. Пахло залежавшимися вещами. Мать вынула смятый рыжий башмачок и осторожно расправила его пальцами. "Мой еще, — сказала она и низко наклонилась над сундуком. — Мой..."
На самом дне сундука загремела шкатулка — та самая, заветная, в которую Борьке всегда так хотелось заглянуть. Шкатулку открыли. Отец вынул тугой сверток: в нем были теплые варежки для Борьки, носки для зятя и безрукавка для дочери. За ними следовала вышитая рубашка из старинного выцветшего шелка — тоже для Борьки. В самом углу лежал пакетик с леденцами, перевязанный красной ленточкой. На пакетике что-то было написано большими печатными буквами. Отец повертел его в руках, прищурился и громко прочел: "Внуку моему Борюшке".
Борька вдруг побледнел, вырвал у него пакет и убежал на улицу. Там, присев у чужих ворот, долго вглядывался он в бабкины каракули: "Внуку моему Борюшке". В букве Ш было четыре палочки. "Не научилась!" — подумал Борька. Сколько раз он объяснял ей, что в букве Ш три палки... И вдруг, как живая, встала перед ним бабка — тихая, виноватая, не выучившая урока. Борька растерянно оглянулся на свой дом и, зажав в руке пакетик, побрел по улице вдоль чужого длинного забора...
Домой он пришел поздно вечером; глаза у него распухли от слез, к коленкам пристала свежая глина. Бабкин пакетик он положил к себе под подушку и, закрывшись с головой одеялом, подумал: "Не придет утром бабка!"
(с)Валентина Осеева
31
Автор: -ФОРТУНА-
18 Авг 2019 в 11:58