Из книги - Дневник Котяврик
Отрывок из рассказа "Понял" С.П. Подъячев
1920-1930 год.
Ушел он с собрания встревоженный и
пораженный тем новым, что закопошилось в
его душе, и теми новыми, неожиданно
увиденными им картинами, которые показал
ему докладчик, открыв темную, постоянно
висевшую перед его глазами занавеску.
А занавеска эта действительно висела перед
ним постоянно.
Как только он, без малого шестьдесят лет
тому назад, родился, так сейчас же первый
повесил ее перед ним поп, после того как
выкупал зимой в какой-то лоханке,
называемой купелью, наполненной холодной
водой. С тех пор эта занавеска тьмы перед
ним не отдергивалась, а, напротив, около нее
приставлены были слуги, которые, как
хорошие цепные псы, откормленные и
жирные, стерегли ее, и если случалось, что
находились люди, которые хотели и
старались поднять эту занавеску, для того
чтобы показать ему, что за ней,— на этих
людей псы, караулившие ее, бросались и
разносили в клочья.
Так он и жил за этой занавеской и дожил до
старости, не делая самостоятельно ничего, а
делая только то, что приказывали люди,
караулившие занавеску.
Грамоте его не учили. "Баловство одно. На
кой она нам! Жили без нее и проживем без
нее",— говорили ему, когда он был молодой,
и то же самое твердил он, когда стал "тятя
детям".
"Ходи в церковь, молись за царя с царицей,
исправляй праздник Миколу и Ягорья,
слушай и бойся начальства, начиная с
урядника, живи в грязи, жри хлеб да
картошку, ворочай, как лошадь, плати
оброки" — вот все, что он усвоил в своей
жизни, и никогда ему в голову не приходила
мысль, проходя мимо барского имения, мимо
барской кухни, где с утра до ночи шла
стряпня, и повар с поваренком, одетые в
какие-то белые балахоны, стучали ножами
по столу, рубя мясо, и откуда всегда шел в
открытые окна завлекательный дух,
заставлявший невольно глотать слюни,—
никогда не приходила мысль о том, почему
же это так, за какие особенные достоинства
люди, которых он называл "господами",
живущие рядом с этой кухней, в роскошном
доме, нарядные и красивые, постоянно, изо
дня в день жрут приготовленные для них на
этой кухне различные блюда, а он, Илья
Васильевич, боится пройти мимо этой кухни
и жрет у себя дома, в вонючей и грязной
избе, какую-то мурцовку или полугнилую
картошку, от которой только пучит живот.
Почему это так? Об этом он не думал и не
мог думать, ибо те, которые закрыли перед
его глазами занавеску, все силы употребляли
на то, чтобы он, Илья Васильевич, знал, что
для него так самим господом поставлено
жрать картошку, а для них — все лучшее, ибо
они "белая кость", а он "черная", они
"благородные", а он и ему подобные —
"чернять", "хамы", "подлые людишки".
И никогда также не приходило ему в голову,
и не казалось странным, что он почему-то
быстро стаскивал со своей головы картуз
или шапку, издали, еще за версту, увидя
идущего барина, и отвешивал ему поклоны,
на которые тот едва кивал головой и
проходил мимо него, кланяющегося, так же
равнодушно-презрительно, как мимо какой-
нибудь паршивой собачонки.
Не удивлялся он и тому, что, например,
рядом с его деревней начинались владения
какой-то старой, выжившей из ума княгини,
тянувшиеся и лесами, и полями, и всякими
угодьями на пол-уезда, незнаемые ею, а
охраняемые и управляющими, и
приказчиками, и сторожами...
Как так она владеет всеми этими ненужными
ей угодьями, по какому праву, почему — он
не знал, а думал, что так надо и что все от
господа бога, которым его пугали и попы и
все: "бог накажет" или "терпи, бог терпел и
нам велел", "здесь перетерпишь, зато там, на
том свете, хорошо тебе будет"... И он
действительно терпел и молился каким-то
своим богам, нарисованным в разных видах
на досках: то бородатым, то без бороды, то
изображению женщины с тремя руками, то
какому-то скачущему на белой лошади
всаднику с длинным копьем в руке,
поражающему этим копьем в открытую
пасть страшного хвостатого змея. День за
днем, год за годом тянулась жизнь его по
эту сторону занавески, где все было темно,
убого, принижено, забито, и когда наконец
нашлись люди, которым ценою неимоверных
усилий и борьбы удалось побороть слуг,
стерегущих занавеску, он, жизнь которого
была сплошная тьма, ничего уже не мог и
упрямо не хотел видеть, а, как выведенный
из темницы на яркий солнечный свет узник,
закрывался и отворачивался от этого света.
15
1920-1930 год.
Ушел он с собрания встревоженный и
пораженный тем новым, что закопошилось в
его душе, и теми новыми, неожиданно
увиденными им картинами, которые показал
ему докладчик, открыв темную, постоянно
висевшую перед его глазами занавеску.
А занавеска эта действительно висела перед
ним постоянно.
Как только он, без малого шестьдесят лет
тому назад, родился, так сейчас же первый
повесил ее перед ним поп, после того как
выкупал зимой в какой-то лоханке,
называемой купелью, наполненной холодной
водой. С тех пор эта занавеска тьмы перед
ним не отдергивалась, а, напротив, около нее
приставлены были слуги, которые, как
хорошие цепные псы, откормленные и
жирные, стерегли ее, и если случалось, что
находились люди, которые хотели и
старались поднять эту занавеску, для того
чтобы показать ему, что за ней,— на этих
людей псы, караулившие ее, бросались и
разносили в клочья.
Так он и жил за этой занавеской и дожил до
старости, не делая самостоятельно ничего, а
делая только то, что приказывали люди,
караулившие занавеску.
Грамоте его не учили. "Баловство одно. На
кой она нам! Жили без нее и проживем без
нее",— говорили ему, когда он был молодой,
и то же самое твердил он, когда стал "тятя
детям".
"Ходи в церковь, молись за царя с царицей,
исправляй праздник Миколу и Ягорья,
слушай и бойся начальства, начиная с
урядника, живи в грязи, жри хлеб да
картошку, ворочай, как лошадь, плати
оброки" — вот все, что он усвоил в своей
жизни, и никогда ему в голову не приходила
мысль, проходя мимо барского имения, мимо
барской кухни, где с утра до ночи шла
стряпня, и повар с поваренком, одетые в
какие-то белые балахоны, стучали ножами
по столу, рубя мясо, и откуда всегда шел в
открытые окна завлекательный дух,
заставлявший невольно глотать слюни,—
никогда не приходила мысль о том, почему
же это так, за какие особенные достоинства
люди, которых он называл "господами",
живущие рядом с этой кухней, в роскошном
доме, нарядные и красивые, постоянно, изо
дня в день жрут приготовленные для них на
этой кухне различные блюда, а он, Илья
Васильевич, боится пройти мимо этой кухни
и жрет у себя дома, в вонючей и грязной
избе, какую-то мурцовку или полугнилую
картошку, от которой только пучит живот.
Почему это так? Об этом он не думал и не
мог думать, ибо те, которые закрыли перед
его глазами занавеску, все силы употребляли
на то, чтобы он, Илья Васильевич, знал, что
для него так самим господом поставлено
жрать картошку, а для них — все лучшее, ибо
они "белая кость", а он "черная", они
"благородные", а он и ему подобные —
"чернять", "хамы", "подлые людишки".
И никогда также не приходило ему в голову,
и не казалось странным, что он почему-то
быстро стаскивал со своей головы картуз
или шапку, издали, еще за версту, увидя
идущего барина, и отвешивал ему поклоны,
на которые тот едва кивал головой и
проходил мимо него, кланяющегося, так же
равнодушно-презрительно, как мимо какой-
нибудь паршивой собачонки.
Не удивлялся он и тому, что, например,
рядом с его деревней начинались владения
какой-то старой, выжившей из ума княгини,
тянувшиеся и лесами, и полями, и всякими
угодьями на пол-уезда, незнаемые ею, а
охраняемые и управляющими, и
приказчиками, и сторожами...
Как так она владеет всеми этими ненужными
ей угодьями, по какому праву, почему — он
не знал, а думал, что так надо и что все от
господа бога, которым его пугали и попы и
все: "бог накажет" или "терпи, бог терпел и
нам велел", "здесь перетерпишь, зато там, на
том свете, хорошо тебе будет"... И он
действительно терпел и молился каким-то
своим богам, нарисованным в разных видах
на досках: то бородатым, то без бороды, то
изображению женщины с тремя руками, то
какому-то скачущему на белой лошади
всаднику с длинным копьем в руке,
поражающему этим копьем в открытую
пасть страшного хвостатого змея. День за
днем, год за годом тянулась жизнь его по
эту сторону занавески, где все было темно,
убого, принижено, забито, и когда наконец
нашлись люди, которым ценою неимоверных
усилий и борьбы удалось побороть слуг,
стерегущих занавеску, он, жизнь которого
была сплошная тьма, ничего уже не мог и
упрямо не хотел видеть, а, как выведенный
из темницы на яркий солнечный свет узник,
закрывался и отворачивался от этого света.
15
Автор: Котяврик
24 Июня 2019 в 17:33